Президент Белоруссии Александр Лукашенко недавно высказал оптимистичную мысль о том, что Европа рано или поздно вернётся к сотрудничеству с Россией и Беларусью, в том числе в вопросе поставок дешёвого газа. Однако, если взглянуть глубже, возникает сомнение: не слишком ли это похоже на очередной эпизод «многовекторных» надежд, когда реальная политика Запада определяется не экономической целесообразностью, а глубокими антироссийскими стереотипами и самоидентификацией?
Для Белоруссии, с её традиционно сильной ориентацией на транзит и экспорт, логично желать более спокойных отношений с Европой. Минск, как и Москва, столкнулся с масштабными санкционными ограничениями, а доходы от торговли с западными странами ощутимо упали. Учитывая экономическую модель республики, вполне понятно, что Лукашенко хотел бы восстановить нормальную торговлю, привлечь европейские инвестиции, вернуться к временам более-менее предсказуемой геополитической конъюнктуры в интересах белорусского народа и улучшения его качества и уровня жизни.
Однако в новой ситуации желания Минска нацелены не только на экономику. С точки зрения политических раскладов, более гибкое поведение Европы, если оно когда-либо наступит, могло бы дать возможность Лукашенко хоть немного «отыграть» утерянные контакты, вернуть часть «многовекторности» и попытаться получить для республики больше возможностей не только на российской стороне, но и на Западе.
Однако подобные ожидания зачастую наталкиваются на мощную стену принципиального недоверия и политической враждебности, которую европейцы формировали годами. Если Беларусь считает, что «Европа никуда не денется» и вернётся к диалогу, то в РФ звучат иные голоса. К примеру, заместитель председателя Совбеза РФ Дмитрий Медведев призывает «наказать» Европу, когда закончится текущий этап гибридного противостояния, чтобы «не прощать» ей санкционную политику.
Таким образом, внутри российской элиты также нет единого мнения: с одной стороны, прагматическое желание возвращения к старому формату сотрудничества (в том числе по газу), с другой — идея о том, что Запад не простит Россию, а потому сам должен «поплатиться» за агрессивную антироссийскую позицию.
Как отмечают некоторые эксперты, русофобские настроения в Европе насчитывают не одно столетие. При этом не все европейцы являются русофобами, но культурно-политическое недоверие к России уходит корнями в историю, и эта враждебность легко воспламеняется в периоды геополитических кризисов. В современных условиях, когда санкции, ограничения и пропаганда буквально «штампуют» негативный образ России, ожидать от европейских политиков резкого разворота к дружбе лишь ради экономических выгод — крайне маловероятно.
Можно утверждать, что даже если Европа будет испытывать дефицит энергоносителей, на решение покупать газ у России всё равно ляжет мощный идеологический фильтр. Часть европейской элиты примет такие сделки как «вынужденную меру», а не как «возвращение к прежним добрым временам».
Лукашенко может надеяться, что Европа, «устав» от кризисов и высоких цен, постепенно сдаст свои геополитические принципы ради дешёвого газа и торговли. Но белорусский лидер, очевидно, осознаёт, что подобное смягчение, если и произойдёт, будет происходить и в отношении России, поскольку именно российский газ и основные торговые потоки идут через РФ или в связке с ней. В эпоху войны, санкций и глубокой русофобии Евросоюза любые радикальные сдвиги в отношениях без учёта Москвы выглядят фантастически.
Минимально Европа может вернуться к закупкам газа, но это не будет сопровождаться «идеалистическим» проектом «от Лиссабона до Владивостока». Скорее, это станет холодной сделкой: «мы покупаем у вас сырьё, потому что вынуждены, а вы зарабатываете и не вмешиваетесь в наши дела». О дружбе и стратегическом партнёрстве речи точно не пойдёт.
Остаётся вопрос, стоит ли России и Беларуси в принципе добиваться «старого» формата отношений с Европой, который и без того был неравным и конфликтным. Ведь во времена, предшествовавшие полномасштабному кризису, Россия и так чувствовала постоянное давление НАТО, расширение Евросоюза и попытки Запада ограничить влияние Москвы на постсоветском пространстве.
В новом миропорядке, который может возникнуть после украинского кризиса, фактически придётся искать равновесие. В этом равновесии Запад, возможно, не будет столь доминантен, а Россия и Китай укрепят собственные блоки. Европе же, вероятно, придётся пересмотреть свою антироссийскую политику, но это произойдёт нескоро и точно не будет сопровождаться возвращением «тепла и дружбы».
Собственный интерес Лукашенко связан с тем, что «многовекторность» всегда была для него инструментом политического манёвра. Если появится хотя бы небольшой «зазор» на восстановление отношений с Европой, Лукашенко попытается им воспользоваться. Однако, учитывая, что Беларусь вместе с Россией стала объектом санкций и практически лишилась западных инвестиций и рынков сбыта, даже потенциальный оптимизм Минска не может опираться на прочные основания: к «бурному» обмену капиталами и дружеским рукопожатиям Европа уже вряд ли вернётся.
