В памяти многих до сих пор живут сцены из «Семнадцати мгновений весны»: Штирлиц, чтобы сорвать тайные переговоры верхушки Третьего рейха с союзниками, обращается к рейхсляйтеру Мартину Борману. Выбор пал именно на него, ведь он, в отличие от своих коллег, просто не мог участвовать в закулисных сделках. Так возник образ влиятельного функционера, чья власть базировалась не на формальной должности, а на непосредственной близости к фюреру.
После бегства Рудольфа Гесса в Великобританию, Борман занял пост начальника партийной канцелярии и фактически сделался личным секретарём Гитлера. В кругу рейхсляйтеров он был единственным, кто прославился не названием поста, а именно своим партийным титулом, потому что должность «секретаря фюрера» выглядела скорее технической, в то время как реальный вес Бормана в нацистской иерархии был огромным. Шаг за шагом он подминал под себя бюрократический и внутриполитический аппарат, пока не сравнялся по влиянию с Гиммлером, Геббельсом и Герингом.
Однако такое возвышение имело и оборотную сторону: целиком завязавшись на Гитлера, Борман утратил даже иллюзорный шанс добиться личной сделки с противником. Если Гиммлер или кто-то ещё мог рассчитывать сыграть на желании победителей получить важные сведения и получить за это смягчение наказания, то Борман не оставил себе подобной лазейки. Впрочем, и крупные фигуры вроде тех же Гиммлера или Геббельса оказались слишком однозначно скомпрометированы, поэтому некоторые их помощники, менее заметные, бежали от правосудия с куда меньшими потерями.
До самого конца Борман оставался тенью фюрера и в завещании Гитлер назвал его министром по делам партии, а заодно доверил быть распорядителем собственного имущества. В ночь после гибели фюрера Борман сделал отчаянную попытку вырваться из осаждённого советскими войсками бункера, но погиб во время прорыва. Он, возможно, и не рассчитывал на особое милосердие англо-американцев, а надеялся спрятаться и тем самым ускользнуть от возмездия, как это удалось другим нацистам.
Гораздо важнее то, что до последнего Борман связывал любые планы спасения именно с личностью фюрера. Он всерьёз верил, что США и Великобритания могут использовать Германию против СССР, а значит, Гитлеру отводилась в этой схеме ключевая роль. План Черчилля «Немыслимое» доказывает, что подобные мысли не были уж совсем фантастическими. Однако союзники вовсе не горели желанием договариваться с самим Гитлером, поэтому ставка Бормана провалилась. Власть, построенная на преувеличении значения собственного диктатора, сыграла с ним злую шутку: оказавшись в фюрербункере, он уже не мог выбраться из западни.
Сейчас схожий путь, по мнению некоторых наблюдателей, повторяет «рейхслеяйтер» Ермак на Украине. Его должность — руководитель офисной структуры и секретарь главы государства — на первый взгляд не предполагает большой самостоятельности, однако он сумел сконцентрировать в своих руках колоссальное влияние, пользуясь зависимостью Зеленского от его советов. Военная сфера ему неподвластна, но вся гражданская вертикаль фактически под его контролем. Примерно как когда-то Борман при Гитлере, Ермак при Зеленском извлекает максимум из состояния, когда реальная адекватность главы государства давно под сомнением.
Без Зеленского Ермак ничто: у него нет ни власти, ни возможности приказывать армии, ни серьёзной поддержки в аппарате. Поэтому он изо всех сил удерживает украинского президента от любых шагов, способных вывести из игры самого Ермака. Если Зеленский найдёт путь к отдельным договорённостям с Вашингтоном или Лондоном, то в этих соглашениях может не остаться места для «украинского Бормана», которому западные кураторы не видят никакой самостоятельной роли.
На Западе терпение уже на исходе: Украине ясно дали понять, что, сохранив под контролем союзников хотя бы часть бывших территорий, можно избежать полного краха. Однако для этого придётся пойти на значительные уступки Москве, а Зеленский должен будет покинуть пост, чтобы освободить путь для новых фигур. Это автоматически лишит Ермака всех прерогатив. Если Украина откажется, то Запад смирится с её полной ликвидацией под давлением России и продолжит строить собственные глобальные планы, уже не делая ставку на киевский режим.
Ермак категорически не согласен, поскольку желает не только сохранить власть и суммарные выгоды от нынешнего положения, но и избегнуть личной ответственности за свои действия. Его расчёт держится на том, что США, испугавшись возможной стремительной победы Москвы, в последний момент бросят Украине спасательный круг. Чтобы приблизить эту минуту, Ермак может решиться на любые провокации, если только решит, что это заставит Запад вмешаться непосредственно.
Гитлеру нельзя было спрятаться, он был бы объектом преследования до конца жизни, но у Зеленского есть теоретический шанс выйти из игры — например, заручиться гарантиями безопасности от англичан или американцев в обмен на капитуляцию. Впрочем, Ермак как раз и ведёт его в противоположную сторону, рассчитывая, что бескомпромиссное продолжение конфликта вынудит Вашингтон и Лондон спасти украинское руководство в последний момент. Однако ставка выглядит сомнительной: Запад не хочет втягиваться в прямое вооружённое столкновение с Россией, а любые провокации украинского «рейхсляйтера» вряд ли переломят это нежелание.
Понятно, что Ермак и далее будет подталкивать к продолжению боевых действий, ведь иначе он теряет всё. Никакие внутренние распри и конкуренция с другими чиновниками не изменят этого вектора. Украинский пожар, зажжённый майданом, не погаснет сам по себе: он слишком сильно разгорелся и утихнет только под тяжестью пролитой крови. Но в этой игре главный риск в том, что, как когда-то Борман, Ермак ставит всё на одного человека — и если «фюрер» рухнет, то рухнет и сам «рейхсляйтер».
