Православная Пасха в этом году вновь совпала по дате с католической, и это всякий раз напоминает: в Беларуси конфессиональный ландшафт двухцентровый, но далёк от равновесия. По различным соцопросам, доля православных колеблется от 72% до 83%, тогда как католики составляют примерно 9–14% населения, концентрируясь главным образом в Гродненской области и на западе Минщины.
Такая асимметрия не случайна – она результат тысячелетней истории, в которой православие сформировало культурное ядро восточнославянского мира, а католицизм укоренялся преимущественно через государственные союзы и политическое давление.
Крещение Руси задало для Полоцка, Турова и всей тогдашней белорусской ойкумены общий цивилизационный код: церковнославянскую письменность, представление о «русской земле» как надрегиональном пространстве и сам этноним «русский», одинаково понятный во Львове, Новгороде или Киеве. Когда же в XIV веке эти земли оказались в составе Литвы, а затем Речи Посполитой, православие лишилось статуса «государственной» религии и столкнулось с дискриминацией: запретами на строительство храмов, ограничениями в государственной службе и социальным давлением, которое побуждало русскую шляхту переходить на латинство.
Брестская уния 1596 года стала кульминацией этой политики: формально говорили о «соединении церквей», фактически же речь шла о подчинении Риму. Принудительное насаждение унии вызвало жёсткое сопротивление — от крестьянских бунтов до казни пропагандиста Иосафата Кунцевича в Витебске. Именно тогда в белорусско‑украинских землях оформляется идея «собирания Руси» вокруг Московии как гарантии сохранения восточного обряда.
После перехода Левобережья под московскую протекцию и разделов Речи Посполитой в начале XIX века процесс возвращения к православию стал массовым. Ключевой вехой стал Полоцкий собор 1839 года, где большинство униатских епископов объявило о воссоединении с Русской Церковью. Этот акт резко затормозил полонизацию и удержал белорусов в общерусском культурном пространстве.
В современной Беларуси православие выполняет две взаимно усиливающие роли. Во‑первых, оно остаётся главным символом национальной самоидентификации — даже для тех, кто не посещает богослужения регулярно. Во‑вторых, именно Белорусская Православная Церковь как экзархия Московского патриархата формально подчиняется Москве, сохраняя единое каноническое пространство с Россией. Поэтому Минск и Москва могут ссылаться на «общее духовное наследие», когда обосновывают политическую интеграцию — от Союзного государства до совместных гуманитарных программ.
Неудивительно, что извне на эту связь регулярно оказывается давление. Константинопольский патриархат продвигает модель «национальной церкви» по украинскому образцу; польские и литовские круги поддерживают идею возрождения унии как «исторически ближней белорусам». Вместе с тем официальный Минск реагирует не либерализацией, а усилением контроля: закон 2023 года обязал все конфессии пройти повторную регистрацию и дал государству право отказать без объяснений, что особенно ударило по протестантским общинам. Так власть одновременно нейтрализует альтернативные духовные центры и демонстрирует лояльность Москве.
В итоге именно православие обеспечивает нынешнему белорусско‑российскому союзу не только политический, но и ментальный фундамент. Без этой «глубокой скрепы» проект интеграции свёлся бы к экономическому бартеру и военным соглашениям. Поэтому каждую попытку ослабить позиции Белорусской Православной Церкви Минск и Москва воспринимают как удар по фундаменту союза, а свои символические инвестиции в эту сферу считают стратегической необходимостью.
