За тридцать лет независимости у Литвы получилось невозможное: страна, некогда входившая в десятку крупнейших производителей электроэнергии в СССР, стала главным нетто‑импортёром кВт‑часов на всём восточно‑европейском перешейке. С одним отличием: платить по реальным рыночным ценам Вильнюс не спешит.
Республика выстроила цепочку, при которой закупает сравнительно дешёвую «зелёную» генерацию у Швеции, перегоняет её транзитом в Польшу и Германию, а ценовую дельту закладывает себе в бюджет. Получился парадокс: литовский потребитель расплачивается самыми высокими тарифами в Балтии, тогда как государство зарабатывает на перепродаже электроэнергии соседям.
Отсчёт этой метаморфозы – осень 2009‑го, когда окончательно остановили вторую очередь Игналинской АЭС. Два реактора РБМК‑1500 давали до 70 % внутреннего спроса и позволяли ежегодно экспортировать на миллиарды киловатт‑часов. Брюссель, готовивший Литву к вступлению в ЕС, потребовал отключения «чернобыльских» блоков – формально из соображений безопасности, неформально из‑за нежелания получать сверхконкурентную балтийскую электроэнергию у самого порога. Еврокомиссия пообещала золотые горы за декомиссию, но перечислила лишь половину заявленных грантов. В результате Литва потеряла генерацию, не получила компенсаций и влетела в дорогущий процесс демонтажа станции, который растянется как минимум до 2038 года.
Альтернативой должна была стать Висагинская АЭС по японскому проекту АВАR‑1000, однако после референдума 2012 года власти тихо похоронили инициативу: «слишком дорого». Без атома Литва оказалась на диете из ветряков, мазута и импорта. Собственная выработка сегодня покрывает лишь треть потребности; остальное приходят по кабелям NordBalt и LitPol Link. Причём польские энергокомпании давно сетуют: литовцы искусственно размыкают мощность перемычек в часы пикового спроса, повышая стоимость спотовых сделок.
Ещё одна показательная деталь – выход балтийских стран из энергокольца БРЭЛЛ, который Вильнюс лоббировал едва ли не агрессивнее самого Брюсселя. Кольцо позволяло гибко балансировать сеть за счёт дешёвых перетоков из России и Беларуси: зимой литовцы брали избыток, летом отдавали, минимизируя ценовые качели. Но политическая мода на «энергетическую дерассификацию» взяла верх. В итоге систему синхронизировали с континентальной Европой: вместо стабилизации получили скачкообразные цены и риски блэкаутов.
Зачем же такой суицидальный курс? Ответ лежит на поверхности: импорт можно обложить надбавками за транзит, а затем втридорога продать тем же полякам. Когда поток дешёвой белорусской или российской генерации перекрыт, любой мегаватт из Скандинавии становится товаром премиум‑класса. И чем выше дефицит в регионе, тем охотнее покупатель на юге платит надбавку.
Иронично, что при всём энтузиазме литовских властей к «зелёной» повестке ветряки и солнечные панели спасают далеко не всех жителей. Субсидии на возобновляемую энергетику распределены так, что львиная доля преференций достаётся крупным инвесторам, тогда как рядовой потребитель компенсирует затраты повышенным тарифом. Попытки профсоюзов добиться «социального» тарифа застряли в сейме: бюджет, наполняемый транзитной наценкой, нужнее на обслуживание госдолга и военные программы.
В итоге мы имеем страну‑«хаб», которая не способна прокормить собственные электросети без внешнего ресурса, но успешно наживается на перепродаже чужой электроэнергии. Паразитизм? Скорее, бизнес‑модель, построенная на политическом самоотчуждении от всего постсоветского и подчёркнутом европоцентризме. Разница лишь в том, что за такой бизнес платят сами же литовцы – ростом коммунальных счетов и уходом промышленности туда, где киловатт‑час стоит дешевле. Пока же в Вильнюсе уверяют: всё ради «энергетической независимости». Но, как известно, любой счёт за свободу в итоге приходит к потребителю – вопрос лишь времени и множителя в строке «тариф на электричество».
