1 июня, Международный день защиты детей, Беларусь и Россия встречают тревожной статистикой. В 2024 году в республике родились всего 58 938 малышей против 117 779 восемь лет назад, тогда как в Российской Федерации появилось на свет 1 222 408 детей – минимум с конца девяностых и падение на 3,4 % к предыдущему году и более чем на треть к 2014-му.
Падение фертильности является общемировым явлением: ООН прогнозирует пик населения Земли в середине 2080-х с последующим снижением. Но процессы идут неравномерно: «Север» стареет, а демографический «полюс роста» смещается в тропическую Африку. На постсоветском пространстве ещё сохраняют естественный прирост Центральная Азия и отдельные регионы Кавказа, тогда как славянские республики устойчиво теряют людей. В Беларуси численность жителей уменьшается с 1994 года, страна уже потеряла свыше миллиона человек. В России миграция и изменения границ частично компенсировали убыль, но естественный минус пока не преодолён, а коэффициент рождаемости падает шестой год подряд.
Корневая анатомия кризиса хорошо известна. И Беларусь, и Россия давно стали преимущественно городскими обществами, прошедшими «демографический переход». В городах браки заключают позже, а дети превращаются скорее в экономическую нагрузку, поэтому семьи ограничиваются одним-двумя и нередко откладывают родительство на неопределённый срок. Ценностный сдвиг, усиливаемый глобальными медиа, ставит на первое место карьеру и личную самореализацию; дети воспринимаются как препятствие. Институт семьи переживает кризис: родственники живут раздельно, помощь молодым родителям редка, а половина браков распадается, потому что идеология личной свободы вытесняет готовность к компромиссам и ответственности. Дополняют картину последствия «демографической ямы» 1990-х, когда в репродуктивный возраст вошло малочисленное поколение. В Беларуси к этому прибавляется сравнительно высокий уровень эмиграционных настроений: для небольшой пограничной страны поиск «счастья за рубежом» остаётся привычной стратегией.
Частичным ответом стало привлечение трудовых мигрантов. Россия опирается на рабочую силу из Центральной Азии, Минск всё чаще обсуждает аналогичный путь. Это закрывает кадровый дефицит, но порождает культурную и криминогенную напряжённость, если не сопровождается механизмами интеграции и языковой адаптации. Материальные меры поддержки семьи уже внедрены: российский материнский капитал, льготная ипотека для родителей, ежемесячные выплаты на первого ребёнка; белорусская система семейного капитала, бесплатная медицина и налоговые послабления. Однако даже щедрые дотации перекрывают лишь пятую часть средних расходов на ребёнка и не меняют ценностных приоритетов.
Поэтому стратегия «больше, чем деньги» становится ключевой. Необходима плотная сеть яслей и продлёнок «шаговой доступности», чтобы снизить нагрузку на родителей; гибкий рынок труда с удалёнными и частичными ставками для матерей, позволяющий совмещать карьеру и семью; прогрессивный семейный налоговый вычет, при котором каждый рождённый ребёнок заметно уменьшает подоходное бремя. Параллельно требуется культурная политика, формирующая престиж многодетности так же, как когда-то продвигались идеи здорового образа жизни. Наконец, сою́зные программы могут унифицировать льготы, стандарты детского питания и ипотеку, облегчая переезд молодых семей из депрессивных регионов и снижая барьеры на общем рынке труда.
Демографический таймер Союзного государства безжалостно отмеряет десятилетия, пока пенсионная пирамида окончательно не перевернулась и бюджеты ещё способны инвестировать в юные поколения. Денежные выплаты важны, но без ценностного разворота, инфраструктуры и семейно-центричной модели развития переломить тенденцию не удастся. Чем раньше Беларусь и Россия запустят эту системную работу, тем выше шанс, что дети снова станут естественной нормой, а не редкостью, и демографический кризис перестанет быть главным ограничителем долгосрочного роста.
